… А они сидят, и лики их печальны, крылья опущены, пальцы едва касаются струн арф. Они тонки, полуулыбчивы, и цвет их кожи… белый? Нет, какой-то полупрозрачный.
Петр размеренно и величаво шагает по светлому проходу, и все оборачивают головы на высоких шеях, Петр высок, внимателен, строг и бессмертен. Петр идет между ангелов-хранителей, между крылатых и божественных созданий, что присматривают за родом людским, сидя здесь, на бесчисленных ложах из дорогущего мрамора, внимательно вглядываясь в линии судьбы своих подопечных. Мерцающие слабые огоньки таких близких здесь, на небесах, звезд играют на полированном камне, и делают это уже которую тысячу лет.
Они смотрят. Влядываются огромными прекрасными глазами, поводят плечами… нельзя упустить жизнь того, кому повезло иметь ангела-хранителя. Нужно смотреть.
— Эти где? — гремит вдруг под высоченными потолками голос Петра, и фрески, кажется, движутся от мощи этого святого тембра.
— Где-где… — роняет развалившийся на ложе рядом ангел, — Как всегда…
— Чер… О Боже, — и Петр с неприличной для апостола скоростью устремляется к далекому огромному выходу.
— Вы что здесь делаете? Почему не на рабочем месте? Почему без арфы? Почему не присматриваете? — голос уже срывается на визг, ну как с ними, ну неуправляемые же совсем, ну все ангелы как ангелы, а эти…
— Все нормально, тарщ полковник. Нам тут нормально видно. Вон, Юра в тепляк зырит, — и с той стороны сбитой из обломков арф скамейки машет рукой и лыбится в темноте молодой пацан, иногда странно дергая головой.
— Так. Вернуться на место. Сосредоточиться. Остальные…
— Остальные нам похую, тарщ полковник, — и худой чернявый дядька с майорским погоном на грязной мтпшке неторопливо поднимается, — Там по одному смотрильцу на человека, а мы тут за сорок тыщ отвечаем.
— Сорок три шестьсот семь, — подсказывает Юра и снова улыбается. Остальные, группка разных людей в одинаково ношенной форме, сидят, курят и лениво смотрят на Петра. Дым ротманс-дэми потихоньку обволакивает вселенную.
Впервые за две с лишним тысячи лет Петру становится неуютно. Что-то вот не так. Не получается этих заставить работать так, как всех. Не хотят. По своему делают.
— … Так шо мы тут пока, на курилке посидим. Какая разница, откуда смотреть, — и мужик так же неторопливо разворачивается и садится на самодельную лавку. Кто-то кидает бычок в непонятно откуда взявшееся в раю ведро, Юра, не отвлекаясь от наблюдения, вытаскивает из набедренного кармана яркий пакет с семечками, — Короче. Вышли мы в Краме в магаз, взяли четыре блока ротманса и бутылок… ну я хер его знает — скока той воды. Главное, думали — отэто мы умные. Хуй там, через семь километов всю воду в Зила вылили, закипел, собака такая…
Апостол идет по небесам, по плацу, ну или как тут у них это называется, и несуществующмй божественный ветер треплет полы его одеяний.
За углом, на курилке, здоровый высокий прапор во флектарне смотри на часы, встает и подходит к молодому с тепляком.
— Вже чотири, все, давай. Вода є? А, бачу. Все, давай, отдихай. Малого пхнеш, шоб опять наряд не проїбав.
— Ага. Все, пошел, — Юра отходит, и видно, как из небольшого отверстия под подбородком сочится кровь. Стекает на шею, и Юра постоянно пытается нервными пальцами стереть медленный ручеек. Давно уже, года три как пытается. Дергает головой. Крови немного, гораздо меньше, чем на спине прапора, изорванной осколками стодвадцатки.
— Дядь Жень… — останавливается Юра.
— А.
— За моими присмотрите?
— Сто двадцять восьма? Первый бат?
— Ага.
— Ладно. Де стоять? А ладно, йди вже, я по планшету подивлюсь.
— Дяка, — и Юра зачем-то пожимает плечами, дергает головой и уходит в сторону курилки.
— За моїми… Та вони всі наші. Ото зара як Малий опоздає мене смєніть — буде усім пиздець і свічечка точка гіф, — отворачивается прапор и подносит к глазам тепляк, — Янголи ми, мля, охоронці…