Этой истории никогда не было, невзирая на реальные позывные и все остальное — это выдумка. Сергеевич жил и работал в другом секторе, мы никогда не виделись, знакомы были только по Фейсбуку, и разведрота 10О ГШБр никогда не работала от одного из ВОПов 41ОМПб. Это… художественный вымысел.

Але.

Это рассказ о типичном, совершенно обычном и тысячу раз происходящем рилейшеншипе между пехотой и разведкой, отношениях сложносочинённых и трудновыстраиваемых, смеси любви и ненависти, кипящих страстей и ледяного спокойствия. Это рассказ об одних и тех же событиях, описанный с двух сторон — типичного пехотинца и типичного разведоса.

Пехота

…Технически, ну вот чисто технически, этим утром я стойко и мужественно переносил тяготы и лишения, находясь на переднем крае борьбы Добра со Злом, и за этот ежедневный подвиг получая три тысячи зарплаты и три тысячи атошных. А вот на практике… я «знаходився у режимі несення служби у Збройних Силах України» — то есть валялся на койке в кунге и шарился в фейсбуке. Вообще-то нужно было спать, после ночного дежурства на КСП ещё и ноги толком не отогрелись. Но в кунге было холодно, ботинки примерзали к фанерному полу, а идти колоть дрова и разжигать буржуйку было лень, вот со сном и не сложилось. Вокруг меня была замёрзшая грязь, присыпанная серым снегом, три блиндажа с тем составом, который у нас гордо назывался «друга мотопіхотна рота за виключенням третього мотопіхотного взводу» в количестве восемнадцати человек «в наявності», замотанный в клеёнку СПГ, дашка под плащом, ПТУР с шестью ракетами и бэха-копейка с неработающим прицелом.

Донбасс — это ветер. Ветер ежедневный, постоянный и всегда в лицо. Ну, в крайнем случае — в бочину. Не, бывает и в спину, но именно тогда, когда ты оделся слишком легко. Вообще в армии есть очень толковый подход к правильной зимней одежде: или «мля! холодно! капец!», или «ёпт, шото я переборщил, жааааркоооо». Мне было холодно, кунгу было холодно, мышам в поле было холодно, и командиру, втыкавшему свою утреннюю смену на КСП – тоже было холодно, хотя он топил буржуйку, чинил подсветку на ПАГ-е, слушал рацию и вообще – бодрствовал. Рация, кроме получасовых перекличек наряда, хранила гордое молчание. До сейчас.

— Пшшшччч… на в’їзд, до команди… пшшшч… — мявкнул «баофенг» и выжидательно смолк. Командир спокойно отложил ПАГ, взял в руку китайскую пластмассовую коробочку, с хрустом вдавил тангету.

— Трон, я — Спарта. Повтор, — в колосе командира явно читалось «Кого там ещё принесло с утра в субботу?» Ответа не было ни у мышей, ни у меня, слушающего радейку в кунге, ни у наряда.

— …пшшш… нцор – Трону. Ма… пшшш… на в’їзд до нас, до тебе. При … пшшш, — раздалось секунд через тридцать. В трёхстах метрах от КСП и в двухстах от «Трона» наряд густо заржал.

— Трон, это Танцор. Нажми на кнопку, подожди две секунды, сформируй в голове фразу, скажи её вслух медленно и чётко, подожди ещё две секунды и отпусти кнопку, — командир был спокоен, как комбат перед нарадой, и фраза эта, навязшая в зубах, регулярно повторялась им уже на протяжении примерно тысячи лет. То есть двух месяцев и шести дней командования мотопехотной ротой.

— Пшшш… Эээээ… Танцор, це Трон, — сказала рация и замолчала. Стихло всё, и даже мыши перестали, кажется, кублиться в ящике с продуктами, а наряд на пулемёте перестал ржать и замер в предвкушении следующей серии «РадиоПехота». Которая шла каждый раз, когда пересічному мобілізованному недоліку треба було щось доповісти по рації.

— И-и-и?… – начал звереть ротный. Я сполз с лежанки, откашлялся, сунул в рот сигарету и стал привязывать к ногам рыжие «таланы». «Таланы» сопротивлялись. Было удивительно мерзко, даже для восьми утра в донбасском декабре.

— Танцор, це Трон, — раздался другой голос в рации. — Приехала шишига, в ней шестеро, инженера с бригады, хотят заехать. Приём.

— Трон, это Танцор. Документы у них есть? — Командир встал с лавки, отпихнул кошку и вышел из КСП, забыв на столе сигареты.

— Танцор, це Трон. Они говорят «хуй вам, а не документы», — голос в рации был слегка озадачен.

— Значит так. Зброю до бою! Расчетам арты — расчехлить орудия и приготовиться открыть огонь бронебойными! Танковая рота — на выход! Вертушки — на взлёт! Крейсер — отдать швартовы! Бойовий наказ! Ворожу техніку та диверсантів наказую — знищити! Вогонь!

Голос командира звенел, и в звоне этом было всё — клубы порохового дыма, грохот барабанов, развернутые знамёна, лязг траков, стук ботинок по броне и флаг Украины, гордо реющий на клотике авианосца. Я аж заслушался, пытаясь попасть ногой в ботинок. Рота затаила дыхание, наряд сноровисто развернул дашку в направлении въезда. Командир пытался не подавиться смехом.

— Ээээ… Танцор. Вони у машині нервують, але ржуть… — раздалось растерянное в рации. Мимо промчался в сторону бэхи Ваханыч, за ним — Прапор и Козачок. Козачок зачем-то волок Яриков ПКМ и радостно лыбился.

— Отставить войнушку! — крикнул вдогонку Козачку Танцор, поднял рацию, нажал на кнопку, помотал головой и выдавил. — Отставить убийство. Трон, запускай, пусть сразу до КСП едут.

— Пшшш… Я Трон, прийняв, запускаю… — тембр голоса выдал громадное облегчение старшего солдата.

— От мля… Инженеры хреновы… — Танцор взбежал по земляным ступенькам к кунгу и распахнул дверь, выдувая остатки тепла из железного ящика. — О, ты не спишь уже… Хорошо. Одевайся по красоте, какие-то разведосы приехали. Ща будут понты гонять, туману напускать, таинственно пиздеть про «ааатдельные задачи», а потом окажется, что позицией ошиблись…

Странно, что не на джипе. Честно, странно, что не один-два волонтерских корча, а цельная шишига на дефицитном бензине, пыхтя и взрёвывая раненым аватаром, переваливала через смёрзшуюся грязь, подгребая к поленнице возле КСП. Мы лениво выползли на пригорок «в силах тяжких», то есть в разгрузках, с обвешанными автыками и с суровым выражением лиц «я їбав — я воював». Эффект от нашей тяжёлой, усталой, но уверенной поступи суперпехоты слегка смазал Кирпич, прошоркавший мимо в дутиках и в синей олимпийке в сторону бани, с пакетиком грязных шмоток в одной руке и с закипевшим чайником в другой. Шишига, как-то очень уж натужно взгвизнув, остановилась, распахнулась пассажирская дверка, и над мёрзлой донецкой землей «пронесся ветер понтов, тактикульности и бесстрашия».

— Спорим — по-любому скажет «у нас отдельные задачи…»? — негромко сказал я Танцору. Он кивнул, чуть не поскользнулся на ступеньках и начал шукать в карманах забытые сигареты.

Разведос, прикидывающийся инженером, легко спрыгнул с подножки. Интересно, почему они всегда типа шифруются под инженерку? Думают, что его плейт-керриер и остальная дорогая снаряга не палится? Тоже мне, шпиён, мля, Мата Хари. Наши глаза оббежали его фигуру, отмечая абсолютную нестатутность формы и снаряги, его глаза — нас, он сделал шаг вперёд, мы два — и поздоровались. Чернявый хлопчик примерно моего роста, только худее раза в два, АКМС с ПБС-ом и «вот это вот тактическое всё», с пистолетом на бедре и противноватым прищуром узких глаз. «Форт четырнадцатый с глушманом, почти новый. Понты гоняет», — автоматически подумал я, разглядывая пистолет. «Нормальных пистолетов нет, но фабовская ручка на пээме. Понты гоняет», — читалось в глазах разведоса. Из кузова посыпались остальные.

— Сайгон, — представился чернявый.

— Танцор, — сказал командир. Я тоже представился, но разведос меня не услышал, сосредоточившись на командире. Офигенно, мля.

— Пацаны, не мерзнём, пошли на КСП, кофе выпьем.

О да, нам было безумно интересно, какого хера они приперлись, но нельзя так, прямо на пороге. Гости приехали — значит надо пригласить, кофеем напоить, а лучше покормить, а там по теплу они и расскажут. Армейский этикет. От будет ржака, если они реально позицией ошиблись…

В шишиге зачем-то остался водила, а вся четверка (неправильно наряд посчитал, пятеро их всего, а не шестеро) потянулась гуськом за мной — шо тут идти, десять метров всего. Скрипнула дверка из дерева и баннеров, дохнула жаром раскалённая буржуйка, из бани послышался лязг упавшего чайника с кипятком и визгливые матюки. Под ногами шмыгнула серая кошка.

— Чай, кофе? — командир был сама любезность.

— Чай. Знаем мы ваш кофе… — но тут Сайгон увидел турку и запнулся, — а хотя не, кофе. Слушай, командир. Мы типа нихера не инженеры.

— Та я понял, — Танцор умостился за стол, обнаружил на нём свои сигареты и тут же закурил. Все четверо потихоньку размещались, на КСП вдруг стало тесно. — Разведка, да? Залетел, и тебя к нам в пехоту сослали? Бгггг.

— Не, не сослали, мы по бээрке, — Сайгон вытащил откуда-то измятые сигареты и шарил по столу взглядом в поисках зажигалки. Остальные хранили молчание. Начал пыхтеть чайник, я привалился плечом к столбу и пока не влезал в разговор, привычно изображая «щас нам сержант кофе сварганит».

— Так что, будем Докуч штурмовать? Мы готовы. Тока бэха не заводится, — командир был невероятно серьезён, хотя понятно, что троллил он разведку по-пехотному, следуя сложному и запутанному ритуалу взаимоотношений «окопных аватаров» и «штабных шароёбов».

— Не, не штурмовать. У нас отдельные задачи… — и разведос зачем-то взял в руки ПАГ. Я заржал, командир улыбнулся, закипел чайник, кошка запрыгнула на лавку и вдруг замурчала.

Разведка

Я разминался на кромке футбольного поля. Во вратарском свитере и перчатках в флектарне. Трибуны ревели, операторы суетились. Потом построение, гимн Лиги Чемпионов … потом не помню, потом помню выход один на один, мне ударили ногой по голове и врач тянул меня за ногу по полю:

— Сайгон. Сайгооооон, чуєш?

За ногу тянул Воркута.

— Та ви шо, ахуєлі в суботу в 6 утра будить!? Я в футбол не доіграв. Шо таке?

— Тебе Рева кличе.

— Скажи йому, шо я хотів іти, ну в мене спиздили пісталєт, і я його шукаю, вже даже в прокуратуру позвонив, їде сюда опєратівно… слєдствєнна, — все тише бормотал я, заворачиваясь в спальник.

— Приїде… группа…

— Яка группа?

— «Рамштайн» приїде… «Бутирка»… Може ще Лєді Гага.

— Тебе Рева кличе, Сайгон.

— Та оставте мене в покої всі! Я в суботу поки кофе не поп’ю в шесть утра — нікуди не піду… і в неділю… і в пятницю…

— Він сказав, що це наказ.

— От сука. Загнав таки в угол. Я поняв, — раздосадовано пробурчал я, вылезая из спальника в термухе и синих джурабах.

Секунд 30 ещё посидел с закрытыми глазами и наконец понял окончательно, что уже всё — вариантов нет, и надо просыпаться.

— Кофе хочууу-у. Чув, йди буди когось з воділ, хай готовлять шишарь, який їзде.

— Пойняв.

— Буди Кєліма, малого буди тоже і собирайтесь…

— Куди?

— Піздєц! В сраку кудись, на три дня … а може на сєм … блядь. Щас узнаєм. Де він?

— В ротного. Йди, там і кави поп’єш.

Надел носки, штаны, флиску и берцы. Шапку нахуй тоже… на голову в смысле. Пистолет в кобуре сунул поглубже под спальник. Дорога от спальника до кабинета — это время одной сигареты. За дверями я её подкурил и повернулся лицом к ветру. Он подул, и от крепости первой затяжки и ветра перехватило дыхание. (Ну канєєєєшно, який же Донбасс без вітра? І всєгда в їбло … ну в бочіну на крайняк). Помню как один коренной дончанин тихой ночью у “дашки” рассказывал, что это тектоническая особенность, Донбасккий кряж там, роза ветров (хєр його знає, ну всігда в табло дує).

Я шел в темноте по подмёрзшей дороге мимо блиндажей. Над блиндажом саперов шёл шустрый дымок (чайник закіпає навєрно). Навстречу с автоматом канал військовослужбовець с наряда. Его никто не трогал, но видимо ему хотетось с кем-то поговорить этим тёмным утром:

— Мінус десять було ночью в чєтирє часа, — вместо приветствия сказал військовослужбовець, протягивая руку.

— Які цифри на сьогодня? — ответил я, пожимая ее.

— Дванадцать.

— Спасіба.

В кабинете/спальне/столовой/штабе/оружейке был один Рева в подштанниках и взъерошенной волоснёй на голове.

— Привет.

— Сідай, мій юний надутий друг.

— Дай кофе.

— Я сам ще не пив, бо прибіг Сміх і забрав чайник туди до гуцулів, вони там завтракають.

— Тоді пока, зайду позже, бо скучів дуже за гуцулами, прям сил нема, так побачить хочу.

— Та всьо вже, прийшов.

— От сука, обложив, гад.

— Ви ще в три должні були їхать, це я пожалів поки ротного нема.

— Шо БР?

— А з яких це пор тобі БР шоб воювать стало нада? Готова, фамілії вбить осталось і всьо.

— Обложив, гад.

— Може тобі легче стане, єслі я скажу, шо це на один день.

— Ага, блядь, на шесть утра суботи. Армія.

На столе зазвонил поцарапанный мобильник. По глазам Ревы я понял, что звонит ротный:

— За вашим наказом … Ага. Да. Щас я сяду писать по цьому дурачку рапорт. Да. Да, група виїхала на дві великих позже, бо коробочка поламалась. Нє, ще не долажували, — летеха смотрел на меня с укором.

Завершив разговор, он начал подробно рассказывать мне суть задачи. Где-то за терриконом две группы беспилотчиков в разные дни обнаружили активность абизян в опасной близости к передовым позициям нормальных пацанов, то есть нашей пехоты. Решили, что это ихняя НПшка, и поставили задачу пойти, обнаружить и ёбнуть дурачков. Но поддержать коптером с воздуха некому, бо наши в командировке с какими-то миномётчиками, попросить некого, а идти в лобешник за неизвестный террикон не хотелось. Есть другая дорога, чуть длиннее, но с возможностью выйти в тыл НП противника, если он там есть. Выйти туда можно через позиции смежников, с которыми договора нет, связи нет, знакомых нет.

— Кароче ясно. Розберусь. Ну це ж на один день?

— Да.

— Щас кофе п’ю і їдем.

— Я вже ротному сказав, шо ви час як уїхали. Виїдьте з бази, станьте коло магазіна і хоть залийтесь тим кофе, тільки подальше десь.

— Я «паджеро» возьму.

— На ньом ротний поїхав в комендатуру забирать нашого дебіла, вчора ночью в городі ВСП спіймало з гранатой.

— Тоді возьму «ельку», помістимся.

— На «елькі» старшина їде в ТПУ бригади шось получать. Поїдете як всігда.

— Єсть (не проканало).

На улице позвонил Воркута.

— Кажи.

— У Татаріна колесо треба знімати, не їде машина, а у Нємца бак потік, йому треба його знімати, бо тече струєю, каже.

— Ясно. Ви собрані?

— Майже.

— На один день без ночовки. Скажи воділам, шо в них єсть 15 минут, шоб переставить бак на Нємца машину і розиграть в карти, хто буде за рульом, а через 20 машина должна стоять з вами внутрі на дорозі. Перезвониш.

— Добре.

Вторая сигарета с утра и не капельки кофе во рту (нічо, в магазіні вип’ю). На пятой затяжке перезвонил Воркута:

— Кажи.

— У Нємца бак перестав текти, він готовий до виїзду.

— Давай, я щас буду.

Недовольные рожи в кузове смотрели на меня как на врага, недовольный Немец смотрел на меня как на врага, все смотрели на меня как на врага. Повисла тишина…

— Пацани, ну як наче я придумав цей двіж, завязуйте блін.

Пока одевал РПСку, плитоноску и кобуру — отвечал на вопросы о «куда/нахуя/наскільки» и стенания о «дебіли/самі сплять в теплому штабі/робити нічого/от і постірався».

Все как всегда.

Потом мы погрузимся и, скрипя шишарём, выедем из базы.

На улице начинало рассветать.

Не сильно хочу рассказывать о том, что у магазина мы остановились лишь для того, чтобы узнать, что ночью обстрел повредил линию и нет света, а соответственно и не растет кокос, в смысле — хуй, а не кофе мне, чайник не работает. Ну еще подождать пока новенький малой купит сосисок в вакуумной упаковке с сомнительно-мутной жидкостью внутри и вчерашний батон.

(Кофе отлажується на хуй зна коли. На крайняк вже, як вийдем в полі, закипятю на спірті води і растворімого йобну)

— Немец, поехали.

Минут сорок яйцетряски по непонятным фронтовым дорогам с редким мобильным покрытием для определения места нахождения. После очередного переезда по грунтовке мы выехали на асфальт. Газ-66 взревел рыком пьяного замполита и начал набирать скорость по пустой дороге. Я втыкал в планшет и пытался понять, где мы есть, поглядывая в зеркало. В зеркале иногда мелькал улетающий целлофан от сосисок и бычки. Родная навигация планшета не могла найти спутники, а интернета почти не было.

— Немец, смотри, по идее, это вон тот террикон, видишь, скаты лежат, ото вроде нам туда.

Машина опять свернула на грунтовку, чихнула, вспугнув стадо жирных фазанов, и, протяжно завывая, поехала к террикону. Возле скатов нам махнули «привет» и беспрепятственно пропустили. Никто не вышел встречать, и пришлось самому искать «старшего».

Мы познакомились, и я начал излагать суть и цель визита. Он кивал головой и обещал полную поддержку.

Потом на моём планшете начали планировать маршрут, мужичок все время говорил «да» (от заєбісь, ніхуя не шаре і «дакає»). Вдруг рисочки мобильного покрытия скакнули вверх, и появилась буковка интернета. Я жмакнул кнопку местоопределения, и оказалось, что мы в почти на три километра не там, где я планировал маршрут.

— Шо це… Бляяяяя. Братан, а шо на отом терріконі, в 2.850 метрах справа от нас?

Я показал рукой в нужную сторону.

— А, то там рота мотопіхотного батальона якогось стоїть, я не знаю.

— Йо-ба-ний ти ішак… Я тобі в карту тикав, ти не бачив, шо то карта не твого тєрікона?

— То я дивлюсь, наче моє, а наче й не моє…

Пацаны курили в кузове:

— Шо там, Сайгон?

— Все нормально. Немец, поехали!

Наконец через 15 минут мы подъехали в нужное место. Руками тут приветов не махали. Нас остановил укутанный «в наряд» пехотинец-недолік, который чуть не упал с пенька, схватил автомат и преградил путь, в развалочку обходя вокруг машины и направляясь к водительской стороне.

— Что говорить, Сайгон?

— Скажи, инженера бригады, бо щас начнут по своим диснейлендовским рациям кричать «разведка», через 20 минут сепары выдвинут группу нам навстречу.

Немец приоткрыл окно и представил нас инженерами.

— О, Немец, смотри, щас будет прикол, когда пехотному шлепперу надо что-то долаживать по рации.

Уася взял рацию как телефон (він щас рєально «альо» скаже) и тщетно пытался что-то ей доказать. Чувак разговаривал с рацией как с живой. «Тут», «того», «тебе-вас-нас». Командира было чётко слышно, а Уася не до конца отбивал, шо тангенту надо держать, а не просто нажимать периодически.

— Она китайская, не понимает тебя, — хохотал Немец за рулём, хлопая себя по ляжкам.

Рация норовисто хрипела, а Уася кричал в нее «шість чоловік на в’їзд».

— Сайгон, я не понял, а откуда он шесть насчитал?

— Та хуй его знает, может он с нами поедет.

Уася направился опять в нашу сторону с мученическим выражением лица, ему явно не нравилась функция проверяющего.

— Щас аусвайс будет спрашивать, что говорить?

— Кажи, хай нахуй йде, його командір 15 сєкунд назад научів по рації балакать, а я йому документи должен показувать!?

Немец беззлобно и с улыбкой сказал Уасе «Передай хуй, а не документы» и закрыл окно. Уася тяжело вздохнул и пошел назад к стулу, где лежала рация и стоял автомат. По нему было видно, что это его худший наряд в этом месяце. Ветер дул и не было слышно, о чём говорят, но вскоре окрестности наполнились движем, а «дашка» развернулась в нашу сторону. У меня зазвонил телефон, это был Келим из кузова.

— Кажи.

— Я нахуй зара вилізу, я дам їм нахуй «до бою», я зара розкажу…

В трубке послышался звук затвора пулемета.

— Кєлім, успокойся. Разберемся.

Ситуация сложилась смешная, и я рассмеялся. Но скоро Уасе видимо сказали нас пропустить, и он суетливо, держа автомат под мышкой, открыл шлагбаум из деревяшки и радостно показал рукой куда-то вглубь.

— Туд, до КСП сразу їдьте.

Немец тронулся и направился туда, где должно быть КСП.

Встречать вышли двое. (Навєрно собрали все “воєнне” по позіциям і сразу оділи на себе). Кто был главнее — непонятно, но у одного была как у меня «ТурГировская» РПСка и какой-то пистолет непонятный (а-а-а…. то рукоятка фабовска на ПМі. Пф-ффф, пісталєтів нормальних нема, так вони рукоятки на ПМи ліплять. Піхота блін. Це стоїть, дивиться на «Форт» і думає, шо я пантуюсь). «Военность» встречавших немного нивелировал чувак в дутиках и с чайником, абсолютно мирно проходящий мимо стираться (субота блін, утро). Командира звали Танцор, а позывной ковбоя с фабовской рукояткой я не услышал. Дальше традиционное приглашение на чай/кофе, на которое отозвались все из кузова.

— Немец, не собирайся, ты тут остаёшься.

— Какова? Я тоже кофе хочу.

— Такова шо у тебя перегар.

— Разве.

— Я принесу тебе кофе, нехуй там дышать.

Вся остальная ватага двинула внутрь. Там было жарко, бегала кошка и, наверное, имелся кофе. На столе валялась какая то хуйня, похожая на прицел и отвёртки (ачумєлиє ручкі с Тімуром Кізяковим блін. Ясно, стрілять вони можуть походу тільки пріблізітєльно)

Я сразу раскрыл карты и смолчал только о том, что наша БРка к ним не имеет никакого отношения.

Терпеливо выслушав ни разу не бородатую шутку на тему «Перевели с разведки в пехоту», я продолжил. Командир был обычной пехотной залупой, троллил как полагается, но сохранял серьезность.

— Так шо, будем Докуч штурмовать? Мы готовы. Тока бэха не заводится.

— Не, не штурмовать.

Дальше сценарий уходил на вилку. Надо было или сказать что у нас, суровых рыцарей горки и АКМа, нет беспилотника который смог бы висеть сверху и долаживать обстановку … или… блин, я не могу сказать шо нет коптера … сука.

Взяв в руку хуйню со стола непонятного армейского цвета, я твердо добавил:

— У нас отдельные задачи.

«Ковбой» заржал, а Танцор улыбнулся уголками губ (чєрті блін).

В это время как раз закипел чайник.

(Як же його позивний?… Борман… нє… Лютер… нє… блін)

— Пацаны, а що там кофе, которым вы угрожали? Есть не растворимый?

— Да «Львівська», зелена. Мартин, сделай кофе.

(О сука! Мартін)

— Мартін, мені два сахара.

— Мені один, — сказал Воркута.

— Мені три, — сказал Келим.

— Я не буду, — сказал малый.

— И чай с двумя сахарами водиле. Можно в одноразовый стаканчик.

Церемония совместного пития кофе на войне — это таинство, которое трудно описать или передать. Там надо присутствовать.

Мы тыкали пальцами в планшет, курили и хлебали кофе, говорили цифрами и аббревиатурами, снова курили и думали, как лучше сделать.

Изначально почему-то командир и Мартин решили, что они идут с нами, и пришлось напустить туману про «вы шо», «нет конечно», «вы ж понимаете». Мне они не мешали, просто вдруг шо, то пизды получат все.

— Пацани, а у вас ті хуйні, шо надворі накриті пльонкой стоять, стріляють? — я старался сохранить серьёзное выражение лица.

— Мы не смотрели ещё с лета, — парировал Мартин.

— А як ми шось побачимо, то ви б змогли заглянуть і єслі стріляють — накидать з «сапога» осюда, осюда чи осюда? — я тыкал пальцами по планшету, а они, нависнув друг над другом, следили за движениями.

— В последнюю точку не достаём.

— Ага, принял. Мы кароче пойдем, рацию дадите?

— О, это по Мартина части, я командир роти.

— Але добрий командир, якщо ПАГ самі ремонтуєте, — вмешался в разговор Воркута.

Что такое ПАГ, я не знал, но по улыбке пехотинцев понял, что Воркута сказал что-то правильное, и дабы не выглядеть глупо, заржал вместе с ними.

Ещё раз покурив на улице, мы надели рюкзаки, каски, поправили зброю, попрыгали и половили завистливые взгляды личного состава КСП, от чего наши лица приняли форму «я їбав — я воював».

Эта забава очень понравилась малому, который был просто в восторге от того, что можно колотить понты перед взрослыми дядьками. Понтов не колотил только Немец, он нашёл себе «друга» и они затеяли обмен гаечными ключами у кузова машины. Это такая традиция водил и мехводов на войне. Ко мне подошел Мартин и протянул рацию:

— На, заряжена.

— Мартин, дай и цифры на всякий случай.

— Я не знаю на сегодня…

— Та не, номер телефона.

— А, записывай. Ноль девяносто пять…

— Ага. Ну вдруг шо — я маякну.

Воркута первый, я за ним, и дальше по порядку мы нырнули в осыпавшуюся зелёнку. Ландшафт позволял идти достаточно быстро, и мы без приключений подобрались к «району проведення операції». Дальше рутинная поисковая работа и аккуратные перемещения между кущами. Место лёжки сепаров мы нашли через два с половиной часа. Судя по всему, тут давненько никого не было. Остались только окурки, обёртки от конфет, две выкопанные ячейки и палочка в земле с горизонтальными насечками.

— Вони шось корєктірували отсюда. Давайте по кругу розсрєдоточтесь. Воркута, давай гранати і нитку.

Десять минут нехитрых танцев в четыре руки — и незаметные растяжки заняли свои места в сепарской лёжке.

— Ідьомте.

Понимание того, что день прошел даром, угнетало. Не по приколу было ехать за тридевять земель ради трёх гранат. Мы остановились покурить, и я достал планшет. Когда последняя сигарета затушилась, а бычок был аккуратно спрятан в траве, предложил план.

— Пацики, тут до сєпарской лінії один і пять кеме. Може сходим, срисуєм шось і дамо піхоті коордінати, шоб в’єбали?

— Вони ж не попадуть нікуди?

— Ну зато в’єбуть громко. Так шо йдем.

Я знал как «зажечь разведчиков» и добавил.

— Єслі когось пиздонем — трофєї наші.

Последняя реплика воодушевила группу, и мы свернули с маршрута влево.

Сначала Воркута, потом я, потом малый и последний — Келим с лязгающим пулемётом…

— Пацаны, а шо там кофе, которым вы угрожали? Таки есть не растворимый? — Сайгон понял, что со своими «отдельными задачами» как-то смешно получился.

— Да «Львівська», зелена. Мартин, сделай кофе, — командир вернулся к серьёзности. Я взгромоздил турку на каганок, достал пачку красной «Львівської» (откуда у нас зелёная? У нас её в жизни не было…), щедро сыпанул и залил кипятком. Турка тут же зашипела, я снял её с огонька, помахал в воздухе, пытаясь никого не облить, и поставил снова. Мигнул свет, из блиндажа показался заспанный Ярик. За моей спиной двое мобилизованных — командир мотопехотной роты и командир группы разведки — достали планшеты и начали, перебивая друг друга, сыпать координатами, терминами, дальностями, короче — пошла работа. Там мне кто-то ещё рассказывал в спину о том, сколько им сахара в кофе, и я с удовольствием пропустил эту фигню мимо ушей, бухнул по две ложки в каждую кружку и взгромоздил их на затянутый грязной белой клеёнкой дощатый самодельный стол. Кинул в пластиковый стаканчик пакетик чая, сыпанул сахара из обрезанной пластиковой бутылки и вышел из КСП.

…Снаружи было опять холодно. Да когда ж оно уже закончится то, а? Как же ж воно задолбало. Сигареты, сигареты… ага, вот они. Перед шишигой разведосов стоял наш механ Вася и внимательно смотрел на неё. Вася был ростом метр шестьдесят, весом в пятьдесят килограмм, было ему от роду лет сорок пять, он никогда в жизни не стрелял из автомата и был в роте самым ценным человеком, кроме командира и меня. По моему мнению. А по мнению командира — меня можно было смело из этого списка вычеркнуть. Вася стоял в какой-то страшнейшей серой гражданской куртке и хищно наблюдал за целой шишигой, приехавшей к нему прямо в руки.

Я аккуратно поставил стаканчик на краешек ледяного камня, закурил и выдохнул густой дым синих «Прилук» в низкое злое небо Донбасса. Покачался с пятки на носок, постучал рыжими ботинками друг об друга, глянул на многострадальный стаканчик и понял, шо я, конечно, молодец, тока вот кипятка забыл налить. Вася подошел к шишиге ещё на шажок. А молодцы разведосы, что водилу в машине оставили. А то к вечеру у них бы тут кузов на кирпичах стоял… Пойду, кстати, таки водиле чаю сделаю.

— … ті хуйні, шо надворі накриті пльонкой стоять, стріляють? — услышал я Сайгона, который умудрился развалиться на маленьком самодельном стуле и сьорбал кофе, помахивая в воздухе сигаретой. Отогревшиеся разведчики, имён-позывных которых я не знал, курили и блаженно лыбились.

— Мы не смотрели ещё с лета, — тут же ответил я и с сомнением посмотрел на чайник, остыл чи нет? Наверное, нет. Шутник, мля, ничо крупнее ПКМа в жизни не видел, на ПАГ смотрит как комбат на аватара, то есть «с нєпоніманієм».

— А як ми шось побачимо, то ви б змогли заглянуть і, єслі стріляють — накидать з «сапога» осюда, осюда чи осюда? — и Сайгон потыкал пальцами в замацанный планшет. Все вытянули головы, пытаясь рассмотреть место. Командир начал говорить про дальности, я осторожно взял стаканчик и опять пошёл наружу.

Возле кузова шешаря Вася и водила разведосов вместе рылись в каких-то железяках, ключах и гайках. Слышались выражения «там на дванадцять, але тре підмазувати…», «тю, а шо, нізя двумя отверткамі поддєть?», «…шо, реально соляру налили? Дєбі-і-ііли…» и остальная механовская фигня, в которой я ничего не понимал. С террикона над нами сыпал какой-то удивительно мерзкий мелкий снег. Возле дальнего блиндажа кто-то колол дрова, потом зажужжала бензопила. Я поставил стаканчик на пол кузова и сказал Васе пока ничего с машины гостей не скручивать, бо они так никогда не уедут. Водила разведчиков, представившийся как «Немец», заржал, но на Васю посмотрел с лёгкой опаской. Вася лучезарно улыбался, и в улыбке его была весна, Винницкая область, молодой Вася на собственном тракторе, жнива (что бы это слово ни значило), ладные румяные доярки, яркое солнце и крепкая настойка самогона на чём-то чарующем, что растёт только в селе, и нам, городским крысам, недоступно. Пойду-ка я до Талисмана, надо СПГ готовить…ну и так, вообще… пройтись по расположению самого северного ВОПа из самого южного сектора «Мэ».

С собой нас, понятное дело, не взяли. Это логично, я бы и сам не взял. Разведосы, преисполнившись невероятной крутости и уверенности в своих силах, докуривали возле КСП и готовились выходить. Я скинул броник и палку-стрелялку в кунге, снял красивую куртку из софтшелла и одел тёплую, на синтепоне. Холодало прямо на глазах, перчатки уже не спасали. Вытащил запасной «баофенг», с сомнением покрутил, сменил батарею, подумал, надо ли давать запасную — на морозе батарейки быстро садились… Не, не дам, проебут ещё. Наши повытягивались из блиндажей поглазеть на гостей, гости колотили понты по-полной, командир махнул рукой в мою сторону, и Сайгон неторопливо подгрёб.

— На, заряжена, — я протянул ему радейку.

— Мартин, дай и цифры на всякий случай.

— Я не знаю на сегодня, — нахрена ему пароли, интересно? Кому он их говорить собрался? На передок у нас внутренних паролей никогда не было, нафига?

— Та не, номер телефона.

— А, записывай. Ноль девяносто пять… – я продиктовал номер и на всякий случай проверил, заряжен ли телефон. Вечная армейская привычка всё постоянно подзаряжать… никогда не знаешь, когда вырубится геник, и ты останешься с севшими радейками, теплаками и телефонами, как полный дебил. Дебил — потому что, невзирая на отсутствие света, выполнение боевой задачи никто не отменял. А боевая задача украинским по-белому записана у бойовому наказі.

— Ага. Ну вдруг шо — я маякну, — мыслями Сайгон уже был далеко, за первой посадкой.

Нет, шли они не тяжело. Хорошо шли, если честно. Привычно как-то… видно, что постоянно ходят. Маленькая цепочка людей уходила на поле, мы с командиром смотрели на них и молчали. Странно это… ну вот откуда это у нас? Мы все — мобилизованные, мобизяны, мобизяки, гражданские абсолютно люди — сейчас и здесь почему-то были военными, принимали решения, по собственному разумению рулили всей этой хернёй вокруг под названием «позиционная войнушка»… и постоянно боялись. Страх есть такой в армии — проебать. Вспышку, ДРГ, человека… отдать неправильный приказ и потерять людей, или не выполнить боевую задачу… которую мы почему-то всеми силами старались выполнять. Четверо мобилизованных уходили через грязно-снежное поле, ещё двое стояли на куче земли, гордо называемой «бруствер», и провожали их взглядом. Надо обо всем этом написать… потом. Когда-нибудь. Если вернёмся живыми.

— Все, Мартин, разведка ушла. Задачи их я понял, странно, что с коптера они всё это не могли сделать, там же тока глянуть и все. На вторую зелёнку пошли. Нам, кстати, надо квадрик покупать, — командир поёжился, развернулся и легко соскочил с бруствера.

— И нахрена? Тридцать тысяч некуда деть, которых у нас нет? — я гораздо тяжелее, чем ротный, сполз с кучи смёрзшейся грязи и потопал рядом с командиром в сторону КСП.

— Не знаю. Оно-то так… но вот чуйка у меня. Треба квадрокоптер. Китайский есть, такой, как его… «Фантом» называется. Я тебе ссылку дам.

— Хуилку. Инет опят не работает, — и тут меня торкнуло. Я аж остановился. Ччччёрт, да что ж такое. Что ж так херово-то?

— Шо ты стал? Идём, холодно.

— Не знаю. Не знаю. Предчувствие херовое, Вась. Херовей некуда. Не знаю, почему.

…Такое лучше не пропускать. Не давить в себе. Есть чуйка? Вот её и слушай. А чуйка есть, есть у всех, и никто от неё не отмахивается, и это правильно. А если предчувствие плохое — то надо подготовиться ко всякой херне. И слово «подготовиться» в армии обозначает всегда одно и то же — проверка готовности особового склада, зброи и техники к бою. Вот этим и займемся. Чёеерт, да что ж оно так кроет-то, а? Аж тошнит. Ладно. «Дашка» у нас на ходу. ПТУР — неизвестно, но ПТУР нам и не надо. АГСы работают, правда один только выстрелом разряжается, ну то такое, разряжать нам его тоже не надо. Да агсы и не помогут, не та дальность. Главное — «микропушка» СПГ пашет, надо контакты сейчас проверить.

— Мартин, а Мартин. Чуешь. А у нас сколько выстрелов до СПГ? — Вот за что я любил ротного, так это за то, что он никогда не забивал хер на мнение подчиненных, если оно касалось войны.

— Двенадцать, если пороха сухие. Максимум восемнадцать.

– Ма-арти-ин… А ну давай без вот этого своего нычкарьства, ладно? Не тот случай.

– Ла-адно… Двадцать четыре, по нашему говоря — четыре ящика, и ещё ящик кумулятивов, но он в оружейке. Вася… — я опять остановился.

— Шо?

— Тре Ваханыча. Бэху надо чинить. Срочно.

— Шо, всё так серьёзно? – Мы уже не шутили, всё, пехотно-разведчицкие понты закончились, началась работа. Да она и не прекращалась, на самом деле. Ни на секунду.

— Ага.

— Ладно, ща Ваханыча и Васю-механа сориентируем. А вдруг получится? И гэбээрку сформируем, на всякий случай. Если бэха заведется и начнётся муйня — выскочим на бэхе, поднакидаем, заберём пацанов и уйдём, лишь бы птура не поймать.

— А не заведётся?

— На джипе поедем.

— Все не влезут. А бусик по полю не пройдёт.

— Так что теперь, не ехать?

— Тоже правильно. Ладно, разберёмся. Можно у погранцов этого их спартана взять. Который с дашкой.

— Он не на ходу. Опять. Ладно, харе пиздеть. На тебе зброя и гбр, на мне — бэха. Срок — до десяти — ноль. Всё, разбежались.

И мы разошлись в разные стороны, я – поднимать расчёт СПГ, скручивать выстрелы, формировать из нормальных пацанов «группу быстрого реагирования», а командир — совершать настоящий подвиг, то есть чинить бэху.

В десять тридцать Ваханыч вынырнул из недр железяки и крикнул «Давай!». Прапор что-то там сделал, бэха помаслала, помаслала и вдруг завелась, выкинув в сторону поля грязный тёплый выхлоп. Я улыбнулся и помахал Ваханычу рукой. Счастливый Вася-механ стал вытирать руки о свою кошмарную куртку.

За второй посадкой, возле сепарского ВОПа, неожиданно бахнули две гранаты, хлестнула очередь. Вторая. Третья.

Рация молчала.

… я дёрнулся. Да все дёрнулись. Там… где-то там, за второй посадкой ещё раз бахнуло и смолкло. Рычала бэха, крутил головой ничего не слышавший Ваханыч, все молчали.

Бегом, бегом. Так же молча, не говоря никому ни слова, мы рванули в разные стороны, я и коммандер — до кунга, а пацаны — по блиндажам. Рывком заедающую зеленую дверку, пригнуться на входе, выстуженный кунг встречает навалом вещей, скомканным спальником и стоящими в подобии стойки двумя АКС-ами. Опять рывок — валяющаяся внизу рпска взлетает и падает на плечи, неудобно зажимая капюшон теплой куртки, сверху плитоноску, сцуууука, долбанные липучки, как всегда, цепляются за что попало. Рация молчит. Так, магазины, магазины… три, четыре… четыре на рпске, и еще четыре на плейте, две гранаты — ргдшки у меня, я в бросании гранат не силён, так что что-то попроще берем, он нехай коммандер эфки приходует. Развернуться, нырнуть под койку и вытащить настоящее сокровище — медрюкзак. На нём пара подсумков с магазинами, ножницы вот эти вот кривые для одежды, опять название забыл, и пара новых турникетов. Распустить лямки, вывалиться из кунга, накинуть на плечи, застегнуть фастекс, стянув эти самые лямки на груди, снова в кунг, АКС из стойки, и… мля-а-а, чуть не забыл.

Ставшими неожиданно горячими пальцами расстегнуть кобуру и швырнуть её на койку, ну его нахер — по броне вышивать в набедренной, а ещё и бегать, мабуть, придётся. Невдобно, поэтому сунем зброю по кличке «Пестик» в подсумок на рпске, в другой — два запасных магазина. Вроде норм. Погнали, погнали — я приплясываю от нетерпения на замёрзшем холмике, к которому задом подогнан ЗиЛ, мимо проносятся пацаны, на ходу облачаясь, о, красавцы, минимум три мухи увидел и многострадальный ПКМ наш, а РПГ-7 не брали, правильно, не тре нам его, он неудобный будет… И телефон молчит. Да что ж такое… Да быстрее, быстрее, на бэхе уже четверо, сейчас запрыгнем, рывок холодной брони — и пойдём по полю, взмётывая комья смёрзшейся донбасской земли, тринадцатитонная злобная бестия с двухцветным флагом.

— …ждём, слышишь? — из кунга высовывается коммандер и вместо того чтобы лететь во весь опор до бэхи — закуривает.

— Ждём… Чего? Чего, блядь, ждём-то? – я вскипаю и срываюсь на крик. — Там пацанов уже порубили, мабуть, чего ждать-то?

— Мартин…. — голос коммандера спокоен и даже вкрадчив, — ну от скажи мне… Куда ехать? Куда мчаться в силах тяжких, бряцая калибром?

— Туда… — машу рукой с сигаретой (когда я успел подкурить?) куда-то в сторону Ростова, — а хотя… Ёпт.

— Вот именно. — Коммандер выбирается из кунга, выпрямляется и начинает покачиваться с пятки на носок грязнющих рыжих ботинок. — Куда мы поедем? Где точно, вот совсем чётенько, была война? Ну сядем мы на бэху, вылетим в поле, подгребём до сепарского опорника… а дальше что? Будем по посадке бегать и кричать «разведкаааа! Ауууу!»

— Бля. Точно, — и я вдруг успокаиваюсь.

А ведь прав. Рация молчит. Телефон молчит, номера Сайгона у меня нема. Куда я собрался? Магазинов напхал… рэмбо хренов. Снимаю медрюкзак и ставлю на валяющуюся рядом какую-то коробку с «Новой почты», давно размокшую под осадками лінії бойового зіткнення.

— …точно — где была война? — Коммандер ждет ответа по рации и секунд через тридцать его получает.

— Пшшшшч… За второй посадкой, в районе крайнего сепарского опорника. Точнее не скажу. Не видно нихера из-за посадки, дыма нема, все молчат. Ну сколько тут… Километра два с половиной по прямой. Мы сейчас все смотрим, как повторится — точнее скажу… как понял меня… — радейка начинает пикать садящимся аккумом, и Танцор прячет её во внутренний карман грязноватой софтшелльной куртки.

— От бачиш… — он снова затягивается, внешне спокойно, но я вижу, как он почти выплёвывает дым в низкое мерзкое небо декабря, как подрагивают пальцы и как он слегка наклоняет голову, словно выпрашивая у рации хоть писк, хоть шорох, хоть какой-то намёк на то, что четыре пацана, ушедшие три часа назад, всё ещё живы, и мы можем им помочь.

— Бля. Бля, бля, бля. Шо ж делать-то? — Я совсем успокаиваюсь, ругаюсь уже по привычке.

— Ничего. Ждать, не глушить бэху, быть готовым хуярить из СПГ и снова ждать. Пехота мы, наше дело — копать, сидеть и ждать.

Танцора тянет на философствование, а это значит, что он сейчас внутри обдумывает все-все подробности и нюансы, впитывает обстановку, ищет решение. И он его найдёт, я вам доповидаю, я знаю его уже много лет — то есть два с половиной месяца. По военным меркам — это очень, очень много.

— Я до СПГ пойду, — я выкидываю бычок под кунг, безбожно засоряя ландшафт, состоящий из грязи, снега и войны, накидываю ремень АКС-а через плечо, разворачиваюсь и топаю по узкому кривому распадку в сторону позиции. Молчит рация. Молчит телефон. Номер я у разведоса не взял, дебил мля, воин охрененный пехотный, одна штука, мозг вообще не утруждал утром, прикольчики строил… Идиот, как ни крути.

— Эй… Эй! — меня догоняет разведосовский водила. Шапка сдёрнута, руки уже испачканы какой-то фигнёй. Интересно, у водил вообще бывают чистые руки? И снова философский вопрос, голову усердно заполняю разной херней, чтобы выгнать картинку четырёх тел под посадкой, остывающих прямо во вторую зиму войны. Или плен… Бля-а-а, только не плен… Хотя плен — это значит живой. А живой — это что? Правильно. Это хорошо. Очень хорошо.

— …шо там? А? Может поедем? — Оказывается водила мне вопросы задаёт и уже, кажись, хочет потрясти меня за грудки — настолько я упал в собственные мысли.

— Ничего, брат. Не знаем нихера. Стрельнули – и затихли. Ждём. Извини. Ждём. Иди на КСП. Чаю сделай себе. Извини, — я отступаю на шаг и вижу, как неожиданно сгорбившийся дядька как-то неуклюже разворачивается и бредёт, шоркая ботинками, в сторону строения из досок из баннеров, где находятся мыши, травящий газовый баллон, чайник, ноут и радейка связи со штабом. Эх… Ч-чёрт. Ладно, чего канючить, надо на позицию — и глянуть, что там к чему.

И в этот момент зазвонил телефон.

Так быстро я ещё не бегал. Или бегал. Это неважно, на самом деле. Важно, что от спокойного и даже скучного голоса Сайгона в трубке «чуєш… а ну накинь на орієнтір-чотири… нормально так. І трубку не кладі, я корректірую, бля, тока бистріше…» и до первого выстрела СПГ, с хрустом проломившего плотный холодный воздух, прошло не более пары столетий. Я успел увидеть возле гранатомёта одного Талисмана, где ж Шматко, бля, мявкнуть в радейку «Вышел Сайгон по телефону, работаю по его задаче!», подлетел к заряженному СПГ, упал коленом прямо на камень, воткнул глаз в полуприцел, пальцы тронули верньер и нежно-нежно навели трубу на вбитый колышек. Дальность… стоп, так, ноль-тридцать стоит, норм, дальность ставим два-и-два, сколько там по планшету АрмииСОС, два двести тридцать? Не, два-и-три поставлю, лучше чуть перекинуть для начала, да? Всё, поднимаем трубу вверх, выводя пузырек на грязной колбочке встроенного «уровня» на центр. Готово. Поднять руку, проверить, что взведено, аккуратней, мля, только бы не сдвинуть нетяжелое тело гранатомёта… И — руку вниз, ласково обнять спусковой, прижать ухо к плечу, вдавливая телефон в лямку плитоноски. Давай, роднулечка, люблю тебя… Спуск. Б-бах — и свист. Ох, как же я обожаю этот трогающий за нервы нежный высокий звук.

— Быстрее, мля!.. — Та никого тут подгонять не надо, хватаюсь руками за лапы станка, пытаясь удержать его на месте, Талисман загоняет новый выстрел, лишь бы контактная группа не заглючила и оба контакта опустились, хлопок, пальцы на верньер по дальности, по фронту я точно не промазал. Далекий «бах».

— …Перекинув сотку, бля, давай ближче і правіше трохи, на п’ятдесят, — голос Сайгона всё так же спокоен, только говорит слишком быстро вроде как. Ну, с Богом, СПГ — зброя неточная, по своим бы не попасть, но тут уж как повезёт, ага, им там на месте видней.

— … тв-вою мать, Мартин! – Коммандер нарисовывается рядом, затыкает уши, б-бах – я поворачиваюсь, опять вжимая в ухо телефон, он быстро, пока летит граната, наклоняется. — Ну шо там у них?

Я пожимаю плечами. Ну шо за дебильный вопрос. Я шо, знаю? Ща спрошу.

— Оце вже заєбісь! Насипай, насипай ровненько отутой! Хуярь на всі гроші! — В голосе Сайгона, там, в двух километрах восточнее меня, прорезается эмоция. И только сейчас я слышу, что не я один стреляю — там, на том конце трубки, валит стрелкотня. Отодвигаюсь от СПГ, к прицелу плюхается Шматко, отталкивая меня плечом, аккуратно обнимает тёплый гранатомёт и тут же начинает орать на Талисмана, который слишком резко захлопывает крышку.

— Сайгон! Таксі треба? — пытаюсь не кричать в трубку, там у них сейчас войнушка, и цифровой мостик, соединивший пехоту и разведку, кажется чем-то зыбко-правильным, совершенно нематериальным и безумно-необходимым. Долгое молчание. Дыхание, выстрелы, щелчки, снова выстрелы.

— … Давай. Нє помєшаєт. На лівий угол посадки давай, — краткий ответ на сбитом дыхании.

— Птур?

— Нема в ніх птура. Вже нема, — и связь прерывается. Я разворачиваюсь и натыкаюсь на взгляд коммандера. Ну оно и понятно. Сам бы так поступил, ёпт. И доказывать не надо ничего — только время потеряем. Эх. Остаюсь, короче.

— Левый край. Работайте по третьему — я по четвёртому буду накидывать на все деньги. Я на рации, телефон мой возьми, последний принятый… — я протягиваю ему грязный китайский смартфон. Выхлоп почти в лицо — подлетает бэха, и на ней — люди, и у людей — яркие, горящие, совершенно сумасшедшие глаза. Абсолютное счастье, невероятный страх, дикий адреналин — и снова абсолютное счастье.

— Медрюкзак мой возьмите, недоліки! — кричу я вслед, и вдруг вижу мой рюкзак навьюченным на Федю, Федя сидит на башенке и щурится, и бэха идет по полю, о-ой…

Ах, как она шла. Гладко, плавно, как ладонь твоя скользит по чистой коже любимой женщины, зажигая оранжевые всполохи в темноте прохладной постели, как теплые подушечки пальцев в полёте касаются мурашек и легко, едва слышно, на полувздохе — выскальзывают дальше, поднимаясь и опускаясь по изгибам расслабленного тела, оставляя за собой легкую серебристую дорожку смеси нежного желания, чистой грубой страсти и сумасшедшей жажды жить. Бэха шла на восток, я оставался позади, пальцы шарили по карманам в поисках сигарет, да вот же пачка, возле ноги валяется, неожиданно заболело колено, Талисман заряжает гранатомёт, далёкая уже бэха вильнула, её пушка довернула чуть вправо и неожиданно рявкнула, выпуская огэ-пятнадцатую в это небо, избиваемое уже полтора года, но всё такое же. Моё.

Разведка

…Километр мы протопали относительно свободно. Танцор сориентировал по позициям абизян, и в этом месте у них было «всё плохо».

По большому счёту первую посадку можно было бы забрать с лёту, но тактических преимуществ это не давало, а любой опорник там был обречён на бесконечные обстрелы. Тупо сидеть и крепиться? Беспонту кароче.

Такие места в основном и есть самыми частыми локациями для работы идиотов типа нас.

Пехота… она пехота.

Они не ссут сюда ходить, не ссут здесь находиться… Но в конце у пехотного разума почему-то возникает мысль: «Ну був я там. І шо?»

В том то дело, блять, что ничего!) Вообще!) Просто мы тут работаем… Да Вася пехотный, и ты можешь тут работать. Переводись, и будем вместе работать тут. Что? Ах, блиндаж только вырыли с пацанами на зимовку. Ах, только-только буржуйку поставили. А-а-а, только свет туда провели и антенну на роутер купили. Ну так всё, сиди и жди «двазелёных-одинкрасный» или не дай бог «красный-красный» от разведки)

Ну как-то так.

Так или не так, но мы пришли к развилке посадок.

— Перекур, пулємьот куре в полі, а малий с той сторони посадки. Старайтеся сохранять той… як його.…

— Спокій? — спросил Воркута рядом, улыбаясь.

— Блядь, візуальний контакт … і спокойствіє.

Малый подсыкал, ну то нормально. Какие не зассали на контракт в разведку — с теми и ходим. (Он Воркута тоже був молодий, зєльоний… правда не тупив так).

— Малий, шо таке візуальний контакт?

— Ну це тіпа… ну там… бачить друг друга.

— Та ти блядь Енштейн. Йди.

Пулемётчик протарахтел мимо в поле, кряхтя про «командирів блядь, покурити бідному Кєліму ніде». Это нормально, значит функционирует, раз бурчит.

Я снял рюкзак и поставил его возле дерева, а сам сел жопой на листья и хворост спиной к стволу…

Изо рта шёл пар вперемешку с дымом, от чего казалось, что ты паровоз какой-то. Воркута не курил, сидел рядом.

— Воркута, будеш «Снікєрс»? Я брав.

— Певно-о-о… Ні, в мене «Мівіна» є

— Е-е-ех, кофе б щас. (О, а може поки сидимо, бистро закипятить на сухом спірті? Кружка в рюкзаку зверху. Скільки тут до абізян? Ну, по прямій пятьсот навєрно. Та ну нахуй).

Я курил, выпуская дым вниз. Напарник хрустел мивиной. Тихо так, как будто нет никакой войны, и ты просто с друзьями как лохи вышли в посадку в экипе попонтоваться.

Каррр. Каррр. В свинцовом небе, интенсивно махая крыльями, летела ворона по своим вороньим делам. Тихо-то как.

— Сайгон, шо з рацією?

— Я їбав. Виключів і в рюкзак положив.

— Угу. План дій є?

— Нема.

— Угу.

— Хулі «угу»? Дай покурить, не порть настроєніє.

Через 15 минут все собрались. План был придуман секундой ранее и оглашён без вступлений:

— Кароче пехота казала, шо сєпари щітають це направлєніє танкоопасним, того в пєрєміріє викопали на флангі позицію для ПТУРа. Пулємьот і малий йдіть налєво, а я з Воркутою прямо. Подивимось, шо там. А ви злєва прикриєте, шоб «хвост не кинули».

Идея была отвратительная, только припиздень и я могли подробить группу. Келиму тоже не понравилось:

— А де ми там будем?

— А там ложбинка, в ній нормально.

— Ну то годі пиздіти, йдіть вже.

— Давай, на телефоні. Малий?

— А?

— Хуйна. Не тупи.

— Не буду.

Мы шли аккуратно с другой стороны посадки. НПшка с ПТУРром была на «девять часов», метров стопийсят от нас. Мы подползли к краю посадки и разместились вдоль разлогих веток. Чуть примявши траву, увидели торец окопа и просвет сквозного входа в блиндаж. Там не было никого. Метрах в пятистах стоял дом, который и был ВОПом…

— Гарно зайшли з флангу.

— Ну.

Минут через десять захотелось в туалет, организм не хотел греть лишнюю жидкость и пытался её сбросить. В блиндаже и окопе не было никакого движения (якшо смєна, то должни б були уже поміняться)

— Йдемо?

Нє, наблюдаєм.

Было холодно и страшновато. Нас вряд ли было видно, страшно было от того, что верёвочка размоталась. Идти в окопы к абизянам не хотелось, а прийти, посмотреть и уйти тоже как-то тупо.

Прошло ещё десять минут и из дома вышел кто-то с голым торсом и красной миской. Вылил парующую воду и зашёл обратно. Больше никого.

— Йдемо?

— Подивись ще минуть пять, я поссу.

Лёжа снял рюкзак, автомат положил рядом и перевернулся как рулон три раза вокруг своей оси. Лёг поудобнее бочком, расстегнул ширинку и с облегчением лёжа справился, наблюдая чтобы лужка не текла в мою сторону. Потом всё в обратной последовательности.

— Нікого?

— Ні.

— Тоді ідьом.

В окоп прыгать не стали, пошли поверху со стороны фронта, пригибаясь и укрываясь за бруствером. До входа в блиндаж оставались считанные метры, когда послышался хриплый, чуть каркающий голос:

— А я ему и говорю: Тяпа приедет и будем базарить, а так я делов не знаю.

— Кхм, ты смотри пооперялись….

Мы легли. Дышать не хотелось, хотелось просочиться сквозь замёрзшую землю, уснуть и проснуться лет так двадцать назад, чтоб поесть рисовой молочной каши и смотреть мультики. Вместо этого рука судорожно достала эфку из разгруза. Думать было некогда. Время, пока кто-то из сепаров глянет в смотровую щель и увидит двух укропов в пяти метрах от себя, шло на секунды. Воркута тоже достал эфку.

Из блиндажа донеслось бряцанье оружия (ставлять автомати на пол, саме время) Я отогнул усики, дёрнул, встал на колени и бросил в окоп по такой траектории, чтобы граната закатилась в дверь. Напарник бросил свою через крышу навесиком с другой стороны входа, и она тоже упала в окоп. Уши зажимать не хотелось, в голове понемногу уже начал распеваться «Рамштайн», кровь ударила в виски, потом взрыв и сразу ещё один. Очень громко. Было видно как из бойниц ударила волна сизого дыма. Уже на полпути в окоп, переводя режим огня на автоматический, увидел этот дым.

…Мёрзлый камень вылетел из-под ноги, и потеряв равновесие, я полетел в окоп головой вперёд, успев послать вглубь блиндажа длинную очередь. Ударился сначала плечом, потом каской, а затем хрустнула шея. Передо мной тут же грохнулись берцы Воркуты, пыль из-под которых полетела в открытые глаза. В них началась безумная резь, и пытаясь встать, я глупо моргал. Автомат зацепился за стенку окопа, врылся в землю и мешал подняться со спины. Воркута хуйнул длинную в блиндаж. Я бросил автомат, перевернулся на живот, стал сначала раком и с закрытыми от рези глазами порыскал рукой в поисках ствола. Воркута ебанул ещё одну, я к тому времени поднял автомат и перевел его на одиночные. Превозмогая адскую боль в глазах, неуклюже перепрыгнул через напарника и разодрав зенки начал стрелять во всё подозрительное внутри будки. Вова зашёл со мной. Два тела лежали порознь, одно повисшее на станке поврежденного гранатой стоящего внутри ПТУРа, а второе сбоку от входа в блиндаж на боку. Оба с осколочными и пулевыми ранениями, не совместимыми с жизнью. Внутри воняло тротилом, кровью, какой-то квашеной капустой и железом. Вокруг было много икон на листах А4, и это было божественно (ну шо, помогло вам, православниє?)). Время, отведённое на осмотр, шло на минуту-две максимум. На импровизированном столе валялись останки ТАПика, других средств связи видно не было. Автоматы покореженные, с треснутыми прикладами, дырками в магазинах и сквозными отверстиями в крышках ствольных коробок.

— Воркута, шманай.

Сам я обыскал висящего на станке. Нихера. Сигареты с зажигалкой, засаленные карты игральные, мелкие деньги, которые я рассыпал по полу, и всё (боже, та чого ж вони так всі воняють).

— Сайгон?

— Кажи.

— Є.

— Шо є?

— ПМ є.

Воркута, «блятькая», лихорадочно пытался отстегнуть тренчик штатной пээмовской кобуры на поясе от пистолета.

— Магазін другий не забудь достать.

— Так це кому?

— Ти найшов — значить твій. Сйобуєм.

Сфотографировав напоследок тела, мы быстро побежали по окопу в сторону посадки. На самом верху, пока напарник прикрывал, я из заготовки смастырил нехитрую растяжку на подъёме из окопа. Затем пробежка галопом, и вот они, спасительные ветви. Мы в зелёнке. Никого. Вообще.

Короткая передышка и быстрый шаг между веток и поваленного сухостоя. Тяжело хекая и сбиваясь с ног. Хорошо, что недолго. На перекрестке, где мы разделились с пацанами, я набрал наших:

— Альо, чуєш, щас ми до вас підійдем ззаді, не йобніть.

— Добре, ждемо.

Воркута вертел в руках и рассматривал ПМ.

— Заховай і нікому не показуй. Я нічо не бачив.

— Добре.

Мы чалапали вдоль, пригибаясь и перебегая прогалины. Со стороны опорника сепаров началась стрельба. Вроде как по нам, но высоко.

Мы дошли к своим.

Келим лежал в когда-то оросительном канале у пулемёта, направленного в сторону абизян, а малый зорко смотрел на фланг в том же канале чуть поотдаль.

— Шо тут? — Мы плюхнулись в канал рядом.

— Газелька в дворі стоїть, приїхало троє в «горках» ще до вибухів. А шо то було?

— Мінус два хобота.

— Зрозумів.

Тем временем огонь стал плотнее и ближе, как по нам. Иногда пули со свистом турбины «Формулы» пролетали где-то совсем близко. Насколько близко — думать не хотелось…

— Саме время показать на практікі умєніє работать в связкі с пєхотой. Поки можна.

Я достал телефон и набрал последний. Это был Мартин.

— Чуєш… а ну накинь на орієнтір четирі … нормально так. І трубку не клади, я корєктірую, бля, тіки бистріше.

Я повернулся к Воркуте, чтобы дать комментарий:

— Ясєн хуй, шо не попадуть в Газєль прямо, він щас кине дальше, а потом на вилку будем ловить.

— Угу. Тільки ми не встигаємо, вже треба йти, бо пізда, — ответил Воркута.

— Я дуже надєюсь, шо у пєхоти ота хуйня желізна їзде.

К нам подполз малый:

— А шо саме хуйове шо може буть?

— Саме хуйове, єслі Нємца на ВОПі напоїли. Ми вернемся, а з машини пропав гєнєратор і резина.

В этот момент над головами что-то прогудело, полетело дальше и рвануло. Малой решил выглянуть, Воркута успел его схватить и дёрнуть вниз как раз в тот момент, когда возле него взмыл фонтанчик земли и следом послышался хлёсткий выстрел СВД. Я разжал рукой микрофон телефона:

— Перекинув сотку блядь. Давай ближче і правіше трохи, на пійсят.

Келим кинул первую очередь с «покемона».

— Чув, не давай висовуваться їм.

Вторая граната пришлась по фронтону летней кухни возле дома, пришло знатно…

Я вспомнил фразу дядька Петра Вакуленчука, он работал комбайнёром и был всегда при деньгах. Приходя в воскресенье играть в домино, он клал в магазине на прилавок пресс бабла и со словами «На всі гроші» начинал поить всех мужиков.

— Оце вже заєбісь! Насипай ровнєнько отутой. Хуярь на всі гроші! А? Давай, не помішає, на лєвий уголок посадки давай. Нема в них Птура. Вже нема.

Воркута стоял рядом со мной. Стрельнул из ГП и смотрел в след до самого разрыва:

— Шо там, Сайгон?

— За ПТУР сєпарский питали, г-ги-и.

Воркута тоже заулыбался. В этот улыбчивый момент захотелось вниз, безумно.

— Очкуй!

Все успели, даже медлительный Келим успел упасть, когда в нас прилетел РПГ. Он разорвался где-то совсем рядом, сразу же придав нашим лицам налёт охуения. Взрыв с шипением разнёсся на сотни осколков, режущий ветки деревьев и разгоняющий воздух вокруг нас, прогревая его до горяча. Келим неуклюже ударил малого ногой по ноге.

— Це тебе змалювали, пизда.

Малой виновато пожал плечами.

— Пацани, даєм на лабутени, до края посадки. Там щас діліжанс приїде за нами. Бо заіграємся, — сказал я.

Бежать было недалеко.

Когда страшно — всегда недалеко. Вперёд сепары не пошли, ограничившись ураганным огнём по посадке, что затруднило наше передвижение.

Когда оставалось метров сто пятьдесят, мы услышали рёв мотора «бэхи».

— Бистріше, бистріше.

Ещё немного, и вот она, красавица «бэха», и самые лучшие мои друзья из пехоты).

Мы стадом горных баранов вылетели из посадки прямо в их объятья.

— Ну шо там, рассказывайте, — накинулся командир.

— Блин, Танцор, давай на КСП.

Танцор был возбуждён и взбудоражен, ему (раз он сюда уже приехал) хотелось взять штурмом опорник, потом Докуч, потом Ростов, потом Москву, а потом выкинуть бумажный стаканчик из-под кофе в грязную воду Тихого океана в порту Владивостока и поехать домой к жене.

Но он был командиром роты и понимал, шо низзя.

Под звуки очередного прилёта нашего СПГ мы подождали, пока чумазый мехвод с торчащей «из погреба» головой развернёт гусянку, быстро погрузились и, выдав сноп искр из выхлопного коллектора, рванули вперёд.

— Чув, Танцор, ви там Нємца мені не напоїли? — кричал я на ходу, пытаясь перекричать и ветер, и мотор.

Танцор, улыбаясь, пожал плечами.

«Пізда гєнєратору», подумал я, крепче схватившись за лямку чёрного мусорского броника пехотного офицера.

Пехота

– Усе, Мартине. Один ящик зостався, — полуоглохший Шматко почти прокричал эти ненавидимые в пехоте слова и зачем-то пнул этот самый ящик с ОГ-9. Я выплюнул бычок в замёрзшую грязь и тут же сунул в рот новую сигарету. Во рту вязало и горчило от долбанных сигарет, долбанного запаха сгоревших стартовых, долбанной зимы и долбанной войны. Наряд не видел нихрена.

Маленькая коптящая точка «бэхи» нырнула за первую посадку, которую я всегда так хотел занять, и надёжно ушла из поля зрения. Эх, сейчас бы квадрик подвесить и хоть видеть, что происходит. Ага, квадрик… И самолёт AWACS. Мы перешли на основной вид пехотного вида получения информации — слух. На слуху были маты наряда, пытавшегося с советским биноклем залезть на чахлую акацию, стрелковка там, вдалеке, и редкое уханье пушки нашей «бэхи».

– Пятнадцать. У них пятнадцать огэ-пятнадцатых, — произнёс я вслух и почесал грязную голову под не менее грязной флисовой шапкой. Пятнадцать и пятнадцать. Смешно, прям закачаешься. Фу, бля, скоро блевать от этих сигарет буду. — Скручивай, заряжай, но пока не стреляй. Посмотри на колышек, шоб не съехали влево, — и Шматко с кряхтением наклонился к ящику, пытаясь пальцами выдрать проволочки из зелёных грязных замков.

Проволочки выдираться не хотели, а одна кисть у Шматко почти не работала — осколок пробил запястье ещё под Старогнатовкой, в июле 2015-го. Шматко мог легко комиссоваться: пальцы едва сгибались, кости ныли на погоду, да и военврачи настаивали, — но он вернулся в мотопехотную роту. Вернуться — это почему-то было важно. Важно, чтобы пацаны не подумали, что закосил. Через три месяца Талисман с дико болящей почкой будет сидеть на обезболивающих и всё равно ходить в наряд, но не уезжать «на больничку». Через четыре месяца ротный с повреждённой ногой будет хромать с палкой по другому ВОПу, но хер его заставишь даже проехать в Волновахе мимо горбольницы. Это будет потом, а сейчас вывернувшийся из-за бугра Ярик легко выдернул проволоку, пинком открыл ящик и выхватил запаянную в клеёнку советскую гранату. Талисман распотрошил пороховой, с сухим морозным щелчком соединились части, и первый из последних шести выстрелов для СПГ воткнулся в грязный гранатомёт — единственная зброя, которой мы сейчас могли достать до сепарского опорника. С дерева послышался крик.

– «Бэха» идёт, «бэха»! — кто-то из наряда с хрустом спрыгнул с акации (ты глянь, залезли-таки!) и начал быстро одевать куртку. — Вон, на поле уже!

Очки я в армии носил в трёх случаях: на нараде в штабе, на выезде в Волноваху и на близкой войне. На нараде в штабе я любил наблюдать за лицом того военнослужащего, к которому непосредственно обращался наш комбат с пламенной речью, исполненной лестных эпитетов, удивительных сравнений, матёрых метафор и искромётных обещаний. Некоторые особенно понравившиеся выражения я старался запомнить, чтобы потом щегольнуть на позиции. Уезжая с той же позиции в Город грехов — Волновегас, я вёл машину в очках, ну а в городе из-за них был невидим для патрулей ВСП. Грузный чувак в комплекте мультикама, без головного убора, в очках, с папкой бумаг в руках и пистолетом на бедре производил настолько полное и законченное впечатление замполита, что ВСПшники вежливо отвечали на моё приветствие и шли дальше проверять документы у невероятно тактических разведосов в тактических горках, тактических очках, ну и так далее. К счастью, разведосы ходили по Вахе спокойные, пили кофе и даже почти никогда не гнобили ВСПшников. Ну а сейчас подошёл третий случай — я «выцарапал» очки, сделанные в мастерской в той же в Вахе (в два раза быстрее, в два раза дешевле и в два раза лучше, чем в Киеве), взгромоздил их на нос и прищурился в сторону поля.

«Бэха» шла ходко, по своим следам, и вдогонку не летели самолёты и не мчались бронепоезда. Значит, скатались нормально — тьфу-тьфу! Сейчас бы не заглохнуть.

– Не заглохнуть бы на поле — и ото было бы заебись, — спокойный, как всегда, Мастер вышел из-за спины и протянул мне сигарету. — Связь есть?

– Нема, бля, радейку они не услышат, а телефон я ротному отдал, — я взял сигарету и сунул в рот. Опять понемногу начал пробирать холод, подул, естественно, в лицо, обычный донбасский ветер, я отвернулся, спрятав зажигалку в ладонях, и увидел всю роту. Ну всех, кто остался.

Меньше десятка человек стояли в полном экипе образца «шо выдали — в то и оделись»; некоторые даже в бронешапках, с автоматами. У Санчика на плече висел банальный грязный советский вещмешок, набитый магазинами. Хьюстон баюкал единственную нашу СВДшку, а ещё у кого-то на руках уютно расположился РПГ-7, чуть старше меня возрастом, вычищенный и смазанный там, где надо и где не надо, с выверенным прицелом и выстрелами, торчащими из порванного милтековского «типа тактического» рюкзака. Остатки мотопехотной роты, самопроизвольно выстроившиеся возле позиции СПГ, готовились… та непонятно к чему. Просто делали всё, что могли сделать сейчас, — то, что забилось уже куда-то очень глубоко («Что бы ни происходило — бери зброю и будь готов хер знает к чему»).

Автоматы, ГПшки и РПГшки ничего не могли решить в этой ситуации — и всё равно вытащенный в армию «пересічний» мобилизованный как-то очень быстро привыкал к оружию. Я окинул взглядом арсенал, зачем-то потрогал ремень своего автомата и ничего не сказал. А что тут говорить? Люди вышли воевать. Дым сгоревших пороховых рассеялся, но воздух стал наполняться дымом сигарет, словно Донбасс не мог допустить, чтобы его воздух наконец-то, хоть на один день, стал чистым.

– А где Вася-механ? — задал я с виду невинный вопрос.

«Бэха» спокойно гребла по полю домой. Недалеко от меня маячил Немец, кутаясь в жидкий военный бушлат, а значит, шишарик разведки оказался в непосредственной опасности. Вася и его кулёк «Алокозай» с ключами на «все» являлись для всей не нашей техники прямой и явной угрозой.

Угроза вылезла из-за пригорка и безмятежно улыбнулась. Вот за что я любил нашего механа — так это за то, что все мечты Васи были написаны в его маленьких, но честных глазах. И мечты эти были бесхитростны, неприхотливы и оттого ещё более прекрасны. В мечтах своих Вася уже скрутил «лишнее» с чужой машины и поехал вместе со мной в нашу РМТЗ. Там вковтнул пиисяшку с механами, потом затеял меновую торговлю, потом ещё пиисяшку, пока я сидел бы с равистом и «бил» номера зброи (два автыка «не бились»). Потом прошёлся бы по автопарку, возникая неслышной тенью возле машин и без стука и звяканья наполняя бусик какими-то грязными железяками, пластмассовыми коробками, фарами, жгутами разноцветных проводов, тросиками и вообще непонятными мне загогулинами. Потом мы заехали бы в магазин, где Вася был бы вознаграждён за труды свои праведные и тяжкие литровкой дешёвого мерзкого пива за мой счёт, и дремал бы в продуваемой всеми ветрами машине по пути обратно на террикон. Вася был мечтателем, смертельно опасным для тех машин и механизмов, которые он у себя в своей лохматой голове заносил в категорию «то не наші».

– Я тут, я нічого не брав, — проворковал Вася и улыбнулся.

Все заржали… и меня продрало по спине когтями специфического, привычного и опасного звука. Ш-ш-ш-и-и-и-и-у-у-у-у… Раз. Два. Тр… Мина упала, когда «бэхе» оставалось метров триста до трассы и пятьсот — до нас. Тяжёлая металлическая «рыбка» взметнула замёрзшую землю метрах в ста вправо от «бэхи», и сразу следующая — чуть ближе. «Бэха» мгновенно вильнула, взревела стареньким двиглом и рванула вперёд, к выезду с поля на трассу. Выезд был один, а слева и справа были насыпи… А-а-а, бля! Неважно. Съезд был у сепаров пристрелян, и сейчас там нашего флагмана бронетехники и приловят.

– Огонь! — Кажется, мы одновременно с Мастером проорали-выплюнули это слово куда-то вверх. — Стоп! Дальность тысяча пятьсот, вправо… вправо… ориентир два и вправо полоборота! — Это уже я. Зачем-то. Зачем? Бах! Бах! Ещё две мины. Ближе к переезду. «Бэха» опять вильнула. Так, так… не тупи, Мартин. Зачем я сказал Шматко перенацелить гранатомёт?

– АГС! Ориентир два, на все деньги (вот привязалось!). Вали, Иваныч, вали в темпе! Шматко, работай! — а вокруг бегали люди. Слетел плащ с АГС, закрутился верньер, усатый пожилой Иваныч налёг на чёрные ручки — и АГС часто-часто застучал, вывешивая в эфир череду маленьких злых цилиндриков. Бах! Почему-то одна мина, и опять мимо… И тут я понял, почему скорректировал огонь. Не видно от сепарского опорника переезда, значит, что? Правильно, корректировщик. Скорее всего, те, кто выходил в бочину разведке, не успел их перехватить, «занёс хвост» и вышел на первую посадку: откуда прекрасно были видны и пустое поле, и «бэха», и переезд, и передний край нашей позиции. Надо, надо было её захватывать, бля.

Уходили, кажется, беспрерывно ВОГи, ухнул СПГ… На ПТУР сесть? Нахер, не увижу я нихрена! Косим, косим посадку в лучшем стиле «тупой аватарной пехоты», пытаясь осколочками из насечённой стальной проволоки нащупать тёплую кожу сепарских корректировщиков. Вспух разрыв ОГ-9 среди голых чёрных веток посадки, почти там, где я хотел. Сейчас Шматко начнёт накидывать… и быстро закончит. Осталось пять выстрелов… уже четыре.

Бах! Опять одна, и в то же место, что и раньше… Может, залегли и не корректируют? Может, (Боже, хоть бы так было!) зацепили кого? Ну бля! Нам бы выиграть сколько — минуту, две? По нам они навалят — ну и нехай, мы вкопаные, «бэха», приехавшая в капонир, почти неубиваема, разве что прямым попаданием.

Мне казалось… иногда всё это мне казалось. Мне казалось, что улитка на АГС менялась, пока ВОГи ещё висели в воздухе. Мне казалось, что тяжёлая железяка едва ползёт по полю. Мне казалось, что всё или замерло, или несётся в диком темпе. И ещё мне постоянно казалось, что я что-то забыл, упустил, проебал… и на самом деле так оно и было. Мне казалось, что в следующий раз я буду умнее, предусмотрительнее, аккуратнее и смелее. Но вот приходил следующий раз — и я снова что-то проебывал, забывал проверить, учесть и запомнить. Бах! Туда же… Дебил! Обычный мобилизованный ни разу не военный дебил, которому почему-то вдруг в тридцать пять лет доверили кучу людей, зброи, техники и коммандера, который уебал на «бэхе» на восток, оставив это всё на меня. И надо это… как-то вот сейчас выебну… исхитриться и не проебать оказанное высокое, бля, доверие.

И я заорал. Вдруг. И заорали все. И «бэха», чуть не взлетев, перевалила через переезд, скачком пересекла трассу, ласково прошмыгнула двести сорок метров… Бах! И снова туда же. И как-то очень ловко соскользнула в капонир. Орал Шматко, зачем-то роясь в пустом ящике от выстрелов; орал вечно невозмутимый Мастер, набивая ленту для АГС; орал Немец, комкающий в ладонях какие-то перчатки; орал наряд, орали все. И в хриплом крике, взлетевшем над взводным опорным пунктом, было такое ощущение счастья, силы, радости и наслаждения жизнью, что смолкло абсолютно всё. Мир замер в своём вращении, прислушавшись к двум десяткам хриплых голосов, сумевших этим криком достучаться прямо до Бога.

«Живые…», — и Бог благосклонно кивнул, разрешив на этот раз никому не сдохнуть на самом северном «укропском» опорнике самого южного сектора М в самой красивой на свете стране.

И я занялся самым обычным и самым нервным делом на свете — пересчитывать людей после боя. Эдакая своя, внутренняя и самая важная БЧС. Сошлось.

… Они уехали уже ближе к ночи. Позади был и ужин, и рассказы взахлёб, и потихоньку возвращавшиеся в разговор шуточки про разведку и пехоту; и Сайгон, с обманчиво-сонным видом пивший какое-то ужасающее количество кофе; и их пулемётчик (Келим? Кэлым?), размахивающий руками и смеявшийся после каждой фразы; и Вася-механ, таки не тронувший их шишигу, зато похмеливший их водилу; и сидевший за столом молчащий коммандер, тихонько улыбающийся и курящий одну за другой; и Серёга Президент, привычно и голословно обвинявший меня в ебловании в тылу; и я, счастливо соглашавшийся со всеми предъявленными обвинениями. Они уехали в сторону КПВВ. Мы проводили машину, гребущую по полю, взглядами и пошли к КУНГу.

– Теплеет, — сказал коммандер и поёжился, — трубу в «буржуйке» почистить надо, тяги нема нихера.

– Надо, ага, — согласился я и посмотрел на ранний закат одного совершенно обычного дня совершенно обычной позиционной войны на Донбассе. — Надо, згоден, — и подхватил так и оставшуюся в неприкосновенности мою величайшую военную ценность — медицинский рюкзак.

Где-то в стороне Берёзового застучал ДШКМ.